Летучий корабль - Страница 27

– Ну и что?

– Дык дьяк Филимон со своими уже с полчаса у ворот трется. Руга-а-ется… ажно мух с морды воротит!

– Забодал он меня… – честно признался я, но идти все-таки было надо, тут Яга права. Царь дал не много времени, все ухаживания придется отложить на потом. Шли быстро, широким шагом.

– А вот, батюшка участковый, а позволю спросить-то, это кто ж девка такая красная, что вы сейчас допрашивали?

– Во-первых, не девка! Во-вторых, не допрашивал!

– Ну, виноват, баба молодая…

– Да не баба!

– А тады кто? – призадумался любопытный стрелец.

У меня не было особенного желания вступать в филологические дебаты, просто такие определения, как «девка» и «баба», в отношении моей новой избранницы казались безбожно вульгарными.

– Потерпевшая, гражданка Олёна, племянница владельца кожевенной лавки на углу Колокольной. У нее украдено кольцо на базаре, обратилась к нам, ищем…

– Это у Прохорова, что ль? – как бы говоря сам с собою, вступил другой стрелец. – Так у них вроде никаких племянниц отродясь не было…

– Теперь есть. Приехала в позапрошлом месяце. Еще вопросы будут?

По тону, каким я это спросил, страже было ясно – лимит вопросов исчерпан. Парни все поняли с лету и больше не приставали.

У ворот отделения и впрямь маршировал дьяк Филимон. Его козлиная бородка вызывающе торчала под прямым углом, нос дергался, а глазки-буравчики подозрительно сверлили всех, кто попадал в поле зрения.

– Пришли присутствовать на опознании?

– Аспид, злодей, филистимлянин необрезанный! – без предисловий отбрил дьяк.

В другой момент он бы точно словил за такие слова, но сейчас мне хотелось побыстрее разделаться с этим делом.

– Нехорошо ругаетесь, гражданин. Пройдите в отделение, а вы, молодцы, приведите задержанного из поруба.

Наскоро перебросившись парой фраз с Бабой Ягой, я занял свое законное место за обеденным столом, разложив бумагу и приготовив карандаш. Бабуля чинно присела в уголок, на этот раз даже не особо маскируясь безобидным вязанием. Дьяк вошел эдаким павлином, выгнув тощую грудь зубчатым колесом, подметая пол подолом обтрепанной рясы.

– Присаживайтесь.

– Бабник, висельник, биндюжник! Чтоб тебя пополам разорвало да наперекосяк склеило! – вежливо поблагодарил представитель альтернативного расследования, послушно опустившись на лавку.

Я скрипнул зубами, повернувшись в сторону Яги, та тихо хихикнула. Дьяк мгновенно вскочил, отвесил ей поясной поклон, дрожащим голосом заявив:

– Чтоб у тебя припухло сбоку, хрычовка старая! Да как только земля под такой курой недощипанной черным прахом не рассыпается, фараонка египетская?!

Моя домохозяйка удовлетворенно крякнула и, не вводя меня в курс дела, зычно потребовала:

– Эй, стрельцы-молодцы! Привели ли вора карманного?

– Так точно! – в двери сунулся Митька. – Тут он уж, я его спереди тяну, стрельцы в спину толкают. Так он пятками упирается, рычит по-звериному, шипит по-змеиному и страшен аки смертный грех!

– Митя, без театральщины, – напомнил я. – Заводи задержанного.

Наш младший сотрудник кивнул, развернулся и поставил в центр комнаты невысокого тощего мужичка с редкой бороденкой и суетливыми руками. Одет неряшливо, дорогие сапоги все в грязи, на голове войлочный колпак, а глаза мечут трусливые молнии. Но оригинальнее всего, что это был… негр! Или арап… в общем, цвет лица черно-коричневый.

– Ваша фамилия, имя, отчество?

– Псуров Павел Акакиевич, – тонким голосом ответствовал мужичок на чистейшем русском.

«Видимо, мулат», – отметил я про себя, в жизни всякое бывает…

– Филимон Митрофанович, вы признаете в этом человеке боярского следователя Павла Псурова?

– В энтой харе черномазой?! Да чтоб ему пусто было, холодно и с утра не хлебамши! – твердо отрезал дьяк. – Суют под нос, сволочи, нехристей лакированных!

Я вновь повернулся к Яге, обычно она первая затыкает рот грубиянам, но бабка только улыбалась, прикрывая клыки платочком.

– Значит, не признаете… Так-так, не признают вас за Псурова, гражданин. Не тем именем прикрываетесь… Дмитрий, расскажи-ка всем нам, что произошло вчерашним вечером между тобой и задержанным?

– Ох и дело было, батюшка сыскной воевода! – Митька ошалел от обилия зрителей, разыграв перед нами целый моноспектакль. На этот раз я ему не мешал… – Иду это я по улице после служебного задания. Усталый весь, будто на мне поле вспахали, а мысли тока о благе отечества… Меркую себе на досуге, как город наш от лиходеев избавить, а тока тут и слышу – шур, шур, шур! Вроде слева… Оглянулся – никого! Опять иду, ан снова – шур, шур, шур! Навродь справа… Глядь, и там никого! Ох ты, думаю, неспроста это… Не иначе маньяк тот кошачий меня с тигрой бенгальской перепутал. Да не на того, злопыхатель кровавый, нарвался! Я ж не мурзик какой, а милицейский работник! Прислонился я к заборчику плечиком, вроде сон меня морит, а сам так в засаде и бдю… Чую, рука вражеская, подлая, ко мне в карман штанинный лезет, че-то щупает. А че щупать-то, коли я без гроша? От тут-то я клешню его преступную как ухвачу, как заверну, да как выверну! Да в забор задом, а в лужу передом! Помакал его эдак душевно, со вкусом, так в отделение за портки и поволок. Впредь учен будет, не щупай у милиции чего не надо!

Я зааплодировал первым, Яга и дьяк поддержали. Митька, изображавший нам всю трагедию в лицах, раскланялся на четыре стороны. Его сценическое искусство не оценил только задержанный. Он снял шапчонку, обнажив плешь и розовые уши, хлопнул ею об пол, размашисто перекрестился и завопил:

– Не виноватый я! Ложь это все и подстава милицейская! Не лез я к нему в карман, и щупать там было нечего…